Рождественский и Цветной бульвары. Трубная площадь

Фото 1900-х гг.

Если верить Гиляровскому, то знаменитый ресторан "Эрмитаж" возник вследствие пристрастия французского кулинара Люсьена Оливье и московского купца Якова Пегова к нюхательному табаку. Оба они были подвержены этой маленькой слабости. А лучший табак в Москве делал будочник на Трубе. Вот у этого будочника и произошло их знакомство. Знакомство переросшее впоследствие в общее дело.
Двумя этими, несомненно предприимчивыми, людьми было принято судьбоносное решение открыть новый французский ресторан "Эрмитаж Оливье". У Пегова как раз было владение на углу Петровского бульвара и Трубной площади. Тут ресторацию отстроить и решили, опять же удобно - до будочника за табаком идти недалеко.

Фото 1882 г. из альбома Найдёнова. Трубная площадь. Вид местности, прилегающей к Петровскому бульвару.

Дом на углу с Петровским бульваром (на снимке - белый двухэтажный слева), в котором ранее находились бани и питейное заведение, известное у окрестных жителей как «Афонькин кабак», в 1864 г. был перестроен под трактир-ресторан с гостиницей и банями. Изначально занялись интерьерами и кухней (снаружи дом будет перестроен несколько позже).
И замечательно занялись - слава о новом ресторане пошла по всей Москве, а в карманы компаньонов потекла прибыль. Владения по Петровскому бульвару были расширены за счёт владений Константинопольского подворья. Заодно и началась длительная судебная земельная тяжба с последним. "Спор хозяйствующих субъектов".

Ресторан "Эрмитаж". Фото кон.19 века.

Фото 1900-х гг. Почтовая открытка изд. П.Фон-Гиргенсон.

По всем статьям новый трактир походил на самый высокоразрядный парижский ресторан. Отличие было лишь в том, что вместо фраков официанты были одеты на традиционный для русских трактиров лад. Как обычные русские половые, но в очень дорогие одежды: в белые тонкого голландского полотна рубахи, подпоясанные поясами из натурального шелка. Подбор по благообразной стройной внешности тоже был соответствующий.
Очень быстро ресторан стал излюбленным местом отдыха московской интеллигенции. Профессора, врачи, художники, писатели. Место лукулловских завтраков-обедов и застольных бесед. Здесь в 1902 г. состоялся банкет, организованный М.Горьким, по поводу премьеры "На дне". В апреле 1879 г. москвичи чествовали в «Эрмитаже» И.С. Тургенева. И свадьба П.И.Чайковского состоялась тоже здесь. В "Эрмитаже в 1870-1880-е гг. проходили и знаменитые "танеевские обеды". Члены кружка передового юриста и социолога В.А.Танеева обсуждали на этих обедах злободневные вопросы современности.

Фото кон.19 века. Ресторан "Эрмитаж".

И, конечно, Татьянин день! В этот день ресторан отдавался на откуп московским студентам и их профессорам. Прослушав литургию в университетском храме, студенты валили в "Эрмитаж". Не забыв по дороге устроить "кошачий концерт" под окнами ненавистного Каткова. Полы в ресторане к этому дню застилали соломой, дорогую посуду со столов убирали... И студенты радикально мешая горячительные напитки, демократично братались с профессорско-преподавательским составом и дружно кричали: «Долой самодержавие!». Полиции в этот день предписывалось соблюдать политический нейтралитет.

Фото нач.20 века. Интерьер ресторана "Эрмитаж".

Именно в стенах этого ресторана и родился знаменитый салат "Оливье", который мы нынче тазиками готовим на Новый Год и остальные праздники. Рецепт его, как и сама история возникновения, опутана легендами.
Первоначально француз изобрел для своего ресторана вовсе не салат, а блюдо под названием «Майонез из дичи». Для него отваривали филе рябчиков и куропаток, резали, выкладывали на блюдо вперемежку с кубиками желе из бульона птицы. Рядом изящно располагали вареные раковые шейки и ломтики языка, политые соусом провансаль. А в центре возвышалась горка картофеля с маринованными корнишонами, украшенная ломтиками крутых яиц.
По замыслу Оливье, центральная «горка» предназначалась не для еды, а лишь для красоты, как элемент декора блюда.
Вскоре Оливье увидел, что многие русские невежи поданный на стол «Майонез из дичи» сразу перемешивают ложкой как кашу, разрушая тщательно продуманный дизайн, затем раскладывают по своим тарелкам и с удовольствием едят эту смесь. От увиденного он пришел в ужас. Но на следующий день изобретательный француз в знак презрения демонстративно смешал все компоненты, обильно полив их майонезом. В творческом учете русского вкуса Люсьен Оливье оказался прав - успех нового блюда был грандиозен!
Таким образом, изначальная кулинарная идея Оливье была практически сразу опошлена - и придуманное им блюдо фактически поменяло «жанр».

Фото 1900 г. Ресторан "Эрмитаж". Летний сад.

Реконструкция настоящего салата «Оливье»
Итак, Оливье брал:
мясо двух отварных рябчиков,
один отварной телячий язык,
добавлял около 100 грамм черной паюсной икры,
200 грамм свежего салата,
25 отварных раков или 1 банка омаров,
полбанки очень мелких маринованных огурчиков (пикулей),
полбанки сои кабуль - это некий производимый тогда соус-паста из сои (подобие позднее производимых в СССР соусов "Южный" и "Московский", тоже содержавших соевый гидролизат),
два накрошенных свежих огурца,
100 грамм каперсов (колючая овощная культура, у которой маринуют цветочные почки),
мелко нарубленные пять штук яиц, сваренные вкрутую.
Заправляли весь этот буржуйский изыск соусом провансаль, который должен был быть приготовлен на французском уксусе, двух свежих яичных желтках и фунте (400 граммах) прованского оливкового масла.
Основная тайна изумительного вкуса салата заключалась в небольшом количестве неких приправ, которые Оливье лично в тайной комнате вводил в свой майонез. Именно состав этих приправ и не удалось достоверно восстановить. Ну, а остальные входившие в салат продукты были у всех на виду, так что особого секрета не представляли.

Фото 1910-х гг. Ресторан "Эрмитаж" на Трубной площади в Москве. Летний сад. Архитектор Бони И.И.

Со временем ресторан ещё более расширился. Помимо шикарных бань и гостиницы здесь появились зимний и летний сад, дом с номерами свиданий.
Люсьен Оливье умер в 1883 г. Он похоронен в Москве на Немецком кладбище. Могила его сохранилась.

А ресторан в конце 19 века перешёл во владение торгового товарищества "Эрмитаж".
История его, как вы понимаете, закончилась в 1917 году.
И в первые послереволюционные годы в здании "Эрмитажа" поселилась американская благотворительная миссия АРА (Американская администрация помощи голодающим). К дверям этого бывшего "храма Бахуса" потянулись детские очереди. При входе проводился медосмотр, выдавался кусочек мыла, потом баня и небольшой продуктовый паёк... И хотя позже и любили утверждать, что американцы "спихивали нам просроченные продукты", но многим эти "просроченные продукты" спасли жизнь...
А когда основной голод кончился, в здание в 1923 г. въехал Дом крестьянина - общага с кинотеатром на 450 мест. Кинотеатр, естественно, получил название "Труд". Но как раз труда-то и не было - в стране царила безработица, до "светлого будущего" было ещё далеко. Но, несомненное удобство - в трёхстах метрах находилась Биржа труда (на углу Рахмановского переулка).

Фото 1936 г. А.Базилевича. Дом крестьянина.

После войны дом был передан издательству "Высшая школа", которое и находилось в нём до конца 1980-х гг. В 1989 г. в здание въехал театр «Школа современной пьесы», вытеснив издательство в соседний дом.

Интереснейшими воспоминаниями о тех временах делится prince_consort :
"На чердаке этого дома, где сейчас железная крыша, раньше был зимний сад, с расписанными стеклами. Стекла расписывал художник Врубель. Сейчас в этом зимнем саде расположена вторая сцена Театра Школа Современной Пьесы. Мне довелось как-то делать ремонт в вышеупомянутом театре. И местами, под многочисленными слоями краски, проступали фрагменты каких-то росписей. Денег у театра было мало на ремонт и единственное, что я смог сделать - закрасить эти росписи водоэмульсионной краской, которую можно без труда смыть, если когда-нибудь у кого-нибудь найдется время и деньги.
Сразу после революции в этом доме располагался "Дом Колхозника", потом был пожар, здание основательно пострадало. Тогда и был зимний сад покрыт железом. Потом там расположилось издательство "Высшая школа". Во времена Чубайсовщины театру удалось "отприватизировать" у издательства половину здания...С этим зданием у меня связано много воспоминаний, это был один из самых памятных периодов моей жизни.
Попал я в это здание совершенно случайным образом. Дело в том, что главный режиссер театра Школа Современной Пьесы Иосиф Леонидович Райхельгауз был дружен с г-ном Чубайсом, тогдашним председателем Госкомимущества. Театр этот тогда арендовал у издательства Высшая Школа актовый зал и пару комнат. Спектакли перемежались собраниями, проводимыми издательством. Отношения у театра с издательством были не очень...
В здании селились множественные арендаторы. В частности продавались лыжи, парфюмерия и еще что-то, уже не помню.И вот как гром среди ясного неба - Райхельгауз умудрился без ведома и согласия издательства оттяпать половину здания, и вдобавок еще целое здание во дворе. Разразился вселенский скандал, переросший даже в потасовку в фойе. Там, у старинной лестницы со львами, стояло не менее старинное зеркало в роскошной резной раме, которое и стало предметом потасовки. Главный инженер издательства настаивал на том, что это зеркало "числится у него на балансе", главреж же настаивал на том, что зеркало "установлено в той части здания, которое отошло театру". В результате они обменялись оплеухами и были растащены остальными свидетелями конфликта. Зеркало осталось в театре, и сейчас стоит в театральном фойе.

А.Стародубов. Трубная площадь.

Так как из здания выход был всего один, по этой самой лестнице, а владельца у здания два - то конфликт стал затяжным. В театр мог войти кто угодно и когда угодно, не взирая на наличие либо отсутствие билетов. Были случаи, когда праздношатающиеся люди врывались в гриммерки к артистам или пытались выйти на сцену во время спектакля.В то время театры росли как грибы, государственных денег на их содержание не было. Именно поэтому театр "откусил" себе еще одно здание во дворе, чтобы путем его продажи-сдачи в аренду получить источник финансирования.
Я в то время работал в одной строительной фирме, владелец которой был знаком с Райхельгаузом. И они решили создать типа АО, в которое театр входит зданием, моя фирма - выполнением капитального ремонта, и нужен был еще третий участник, который это все проинвестирует за долю собственности в отремонтированном здании. Сразу скажу, что из этой затеи ничего не вышло. Я же был своим руководством "откомандирован" в театр с целью выполнения того самого ремонта. Вместо того, чтобы заниматься ремонтом второго здания, я полтора года занимался ремонтом самого театра.
Денег катастрофически не хватало. Здание находилось в ужасном состоянии: прогнулось перекрытие над зрительным залом, подвалы вследствие прокладки (вернее сказать прекращения работ по прокладке) линии метро "станция Трубная" оказались затопленными.
Первым делом нужно было что то делать с перекрытием. Для этого пришлось на чердаке над зрительным залом делать стальную ферму. Прогиб это не устранило, но дальнейшее провисание перекрытия было остановлено. В результате долгих многоступенчатых переговоров с издательством удалось договориться об устройстве второго выхода из здания.
Во время работ находились многочисленные пустоты в здании (типа комнат без входа-выхода). В этих комнатах были найдены рукописные меню ресторана 18 века. Как сейчас помню что то типа "медвежьи почки-45 коп..." Находились так же кованые гвозди. При расчистке толстенных слоев краски в самых неожиданных местах обнаруживались какие то росписи.. Было невыносимо жалко, что не было финансовой возможности все это восстановить в первозданном виде.Сцена, как вы сами понимаете-сооружение уже постсоветское, потому что в ресторане она была не нужна. Зал ресторана находился там, где сейчас зрительный зал.
Во время ремонта сцены приключился анекдотичный случай: главреж притащил в театр японцев, потенциальных инвесторов. Японцы, как выяснилось, были театрофилами. И когда главреж им стал рассказывать про Станиславского, который бывал в этом здани, то один из японцев полез на сцену и стал целовать пол, приговаривая (через переводчика ясное дело) что "по этим подмосткам ходил Станиславский". И ни у кого не хватило мужества сказать ему, что Станиславский приезжал сюда вовсе не ставить спектакли, а развлекаться с девицами, а сцены этой не было в природе за ненадобностью.

В.Орлов. Трубная площадь.

В помещении зимнего сада располагался огромный архив Высшей школы. Издательство забирать его не захотело, и этот архив был вывезен на свалку... Я сам видел там диссертации 1928 года...
На восстановление витражей, расписанных Врубелем, денег не было, поэтому они так и остались под железной крышей, зашитыми снизу гипсокартоном.. Может когда нибудь в последствии...
Тогда же случилась еще одна смешная история: после вывоза архива в помещении остались стеллажи, сделанные из хороших, прочных, высохших за много лет досок. Этих стеллажей было невыносимое количество, а так как денег на ремонт было мало, то я кинул по театру клич: - кому нужны доски на дачу-забирайте. Но, собственными силами и самовывозом. Откликнулся Дуров Лев Константинович.
Вообще-то артисты в жизни совсем не такие, как в своих ролях в кино. Но, на мой взгляд Лев Константинович в жизни очень напоминает своего персонажа из фильма Бумбараш, где он сыграл деда, заманившего Золотухина в погребок "поесть сметанки". То есть по жизни он весьма обстоятельный и хозяйственный человек.
Теперь мне следует продолжить повествование как бы с "откатом в недавнее прошлое". Так как я не очень представляю, как этот самый "откат" осуществить практически, то будем считать, что этот откат мне удался и уже проделан.
В то время замечательная актриса Любовь Григорьевна Полищук (ныне покойная, светлая ей память, прекраснейший человек) только-только получила квартиру, и делала в ней ремонт. А я пытался ей оказать в этом посильную профессиональную помощь, которая выражалась в том, что я договорился с фирмою, выполняющей ремонтные работы в театре, что она "до кучи" сделает ей домой "самопальную" мебельную стенку.Кстати в те перестроечные смутные времена, рабочими работали совершенно удивительные люди. К примеру в той фирме работал на отделке целый коллектив докторов и кандидатов наук, которые подались от безденежья на заработки с завода имени Хруничева. Бригадиром был доктор наук Володя, который, по его рассказам, имел "авторское свидетельство на систему посадки лунохода на луну", и был так сказать закоперщиком в своем коллективе. Именно эти доктора наук после своей основной работы по вечерам и выходным делали пресловутую мебель для Любови Григорьевны. Причем-совершенно бескорыстно, надо заметить, то бишь-даром. Из уважения к Любови Григорьевне в частности и любви к театру вообще. Делали они эту мебель как раз в помещении архива...
И вот, в какое то из очередных воскресений приезжаю я в театр на работу. Навстречу мне, по той самой лестнице со львами, пыхтя от натуги пятится задом Дуров вместе со своим зятем, неся кусок от будущего шкафа...Я спрашиваю: - Лев Константинович, что это вы делаете? Он отвечает: - Как это что? Самовывозом вывожу пиломатериалы на дачу. Я говорю: - Так это ж не пиломатериалы, это мебель Полищук ведь..
Нужно было в тот момент видеть его лицо. Он побледнел, покраснел, потом опять побледнел.. В общем-расстроился жутко. Про эту мебель он ничего не знал, и просто решил что эти ящики в хозяйстве пригодятся. Он говорит: - Вадим, я очень убедительно Вас прошу - никому не рассказывайте про это неприятное недоразумение. Я говорю: - Буду нем как могила.
Каково же было мое удивление, когда в понедельник весь театр хихикал над этим происшествием, и центром веселья был... сам Дуров, который в лицах рассказывал и показывал как было дело, как он организовал похищение мебели и так далее и так далее. Рассказчик, нужно заметить, он великолепный-весь театр включая монтировщиков, осветителей и электриков валялся от смеха..."

И, наконец, несколько современных снимков.

Эта история родилась благодаря путанице. Она переплела судьбы сразу трех московских домов, расположившихся на Трубной площади, близ Цветного бульвара: ресторана «Эрмитаж» (обывателям известен по имени основателя – французского повара Оливье), трактира «Крым» (трехэтажный дом Внукова) и трактира некоего Александра Ивановича Козлова.

Эта история родилась благодаря путанице. Она переплела судьбы сразу трех московских домов, расположившихся на Трубной площади, близ Цветного бульвара: ресторана «Эрмитаж» (обывателям известен по имени основателя – французского повара Оливье), трактира «Крым» (трехэтажный дом Внукова) и трактира некоего Александра Ивановича Козлова.

Прежде здесь текла Неглинка, берега которой были «усеяны» монастырскими огородами (Рождественского девичьего и Сретенского мужского) да пашнями. Тишина и простор. С Москвой река общалась через отверстие, проложенное специально для нее в крепостной стене, - широкую арку с железной решеткой. Поэтому и ворот тут не было, а была лишь эта «Труба». Однако Москва ширилась, и уже в XVI веке поселились в этой местности, за городом, мастера, дравшие пшено, в XVII – типографы Печатного двора и мастера, изготовлявшие «грачи» - особые снаряды. Память о слободах осталась в названиях улиц – Печатников переулок, Драчиха, она же Грачиха и Грачевка. Последняя теперь известна как Трубная улица.

Двумя слободами и объясняется, видимо, то, что Трубная улица зовется в старых книгах то Драчихой - Драчевкой, то Грачихой - Грачевкой. Похоже, до XX века москвичи одинаково часто употребляли оба названия.

В верхнем течении река была особенно нетороплива, и на месте нынешнего Цветного бульвара образовался пруд, Неглинку же называли за запруженность и лень Самотекой. В 1789-1791 годах от Самотеки к центру города велся по реке Неглинной «коммуникационный канал с бассейнами», о чем можно прочесть у Сытина. В конце XVIII века пруд облагородили, сделав бассейн с высаженными по берегам деревьями, а после войны с Наполеоном и заключения реки в подземную трубу, и вовсе задумали на месте пруда парк. Место бассейна занял Самотечный, он же Трубный бульвар, который позже, из-за цветочной торговли, стал Цветным.

Кстати, древние старушки, живущие в переулках между Цветным и Рождественским, что греются летом на солнышке, хорошо помнят, что цветочные магазины на бульваре уничтожили только после Великой Отечественной войны. А вот старое название Трубной улицы они уже не припомнят. Зато, с удовольствием вспоминая рассказы своих бабушек, рассказывают, каким злачным местом была Трубная и окрестности.

В XIX веке ночь, проведенную на Цветном, вы смогли бы занести в список самых смелых и безрассудных своих поступков. Давно уж нет монастырских огородов и благостной тишины. А есть трущобы, притоны и многочисленные кабаки. Грабежи, плотские утехи да азартные игры. Между Трубной улицей, Цветным бульваром и пустырем на месте Трубной площади стоит огромный, длинный мрачный трехэтажный дом Внукова – один из героев нашей истории. Итак, середина XIX века. О трактире «Крым» не знает разве что приезжий. А уж о том, что там происходит, вам расскажет всякий. Да еще от себя прибавит, округлив глаза для пущего страху. Собственно, легендами обрастает не столько сам трактир, занимающий в доме два этажа, второй и третий, а большой подвальный этаж, что скрывается под магазинами и лавками, ютящимися на первом. «Ад».

«Сидит человек на скамейке на Цветном бульваре и смотрит на улицу, на огромный дом Внукова. Видит – идут по тротуару мимо этого дома человек пять, и вдруг – никого! Куда они девались?... Смотрит – тротуар пуст… И опять неведомо откуда появляется пьяная толпа, шумит, дерется… И вдруг исчезает снова». (В. Гиляровский, «Москва и москвичи»)

Заведовал «Адом», как и полагается "Сатана". Только вот человека этого никто и никогда не видел. Между ним и случайными забредшими обывателями всегда были буфетчик и вышибалы. Но, идите дальше, общий, пьяный и вонючий зал еще не преисподняя. Сердце «Ада» глубже и попасть туда могут лишь избранные. «Треисподняя» занимает половину подземелья, вся сплошь из коридоров и каморок, которые делятся на «адские кузницы» и «чертовы мельницы». Вот здесь идут игры по-крупному, а спускаются состояния. Здесь нет выходных, тут правят деньги. Зайдя сюда, вы можете пропасть навсегда. Погнавшись за обидчиком, никогда не найдете вы его – уйдет одним из многочисленных подземных ходов.

В «адских кузницах» ковалось покушение на Александра II. Студенты, решившие активно бороться с царским правительством, нашли здесь приют. Ишутинцы, задумав цареубийство, не стали долго думать над названием своей группы – «Ад». Покушение оказалось неудачным, девять «адовцев» попали на каторгу, стрелявший Каракозов был повешен. Их неудачное покушение стало началом конца «Ада», полицейские вынуждены были взяться за преисподнюю…

«Вклады выгодны вам» - такая вывеска украшала дом по Цветному бульвару в 1970-х годах. Об «Аде» уже никто и не вспоминал. После отмены крепостного права Москва оживилась, не справляясь с наплывом приезжих, жаждущих растранжирить содержимое увесистых кошельков. Пустырь был за недорого выкуплен и вскоре наискось от «Крыма», по другую сторону площади, вырос изящнейший «Эрмитаж Оливье» - второй герой этой истории. Успех невиданный: колонный зал, отдельные кабинеты, французский повар, изысканные деликатесы и вина из-за границы, баснословные цены. Вот только соседство разухабистого, безудержного «Крыма» очень смущало. Правда, не так уж долго. В начале XX века «Крыма» на Трубной площади уже не было. Дом Внукова перешел во владение купчихи Прасковьи Степановны Кононовой, которая устроила в бывшем трактире торговлю алебастром и строительными материалами. А часть дома сдала Николаю Дмитриевичу Чернятину для организации мануфактурного магазина. В общем, все чинно, доходно и прилично. Никаких разбоев – лишь обвес, и никаких студентов с революционным сознанием.

А связала «Оливье» и «Крым» современность. Кто-то из журналистов, прочитав у Гиляровского фразу «еще задолго до ресторана «Эрмитаж» в нем помещался разгульный трактир «Крым», вырванную из контекста, решил, что трактир и ресторан помещались в одном здании. В чем и убедил многих. Хоть при внимательном прочтении сомнений, что это не так, не остается.

Но есть еще третий участник этой истории: дом, что стоял через дорогу от «Крыма», на углу Рождественского бульвара и Трубной улицы и имел четный номер 2. Рядовой застройки дом Сафатовых принадлежал Дмитрию Михайловичу Шишкину, и в начале XX века в здании помещался трактир, содержателем которого был Александр Иванович Козлов. Дом этот, в отличие от буйного «Крыма», ни в чем греховном не уличен и был лишь немым свидетелем творящегося на площади. Но вот четный номер его испортил ему репутацию уже после сноса. Он позволил спутать его… опять же с «Крымом», который имел нечетный номер по Трубной улице, но как раз таки четный второй по бульвару.

Ни «Крыма», ни трактира Козлова напротив, через дорогу по Трубной улице, больше нет. А есть только вот эта стройка. Декабрь 2004 года. Из трех домов на Трубной площади уцелел лишь «Эрмитаж». «Крым» снесли в 1980-х, на его месте вырос массивный общественно-политический центр Московского горкома КПСС, впоследствии Парламентский центр России (что само по себе в разрезе рассказанной истории уже курьез) и центр обучения избирательным технологиям Совета Федерации. Центр уже собираются сносить. Согласно недавнему решению правительства Москвы, здесь появится «многофункциональный комплекс административных и жилых зданий». Все бы ничего, если бы все проектные проработки не предусматривали еще большее увеличение объема здания, а в некоторых вариантах - придание ему официальной центричной композиции наподобие здания Конгресса в Вашингтоне.

В середине 1990-х был снесен и трактир Козлова (Трубная, 2/3/2). Один за другим сменялись архитектурные проекты застройки образовавшегося пустыря, каждый последующий выше и страшнее предыдущего. Сначала там предполагалась 2-4-этажная гостиница, теперь, кажется, офисы. Причем, корпус по Рождественскому бульвару поднимется вровень, а может быть на этаж выше, чем соседний конструктивистский дом. Визуально он "запрет" перспективу ул. Рождественка и окончательно скроет вид от Печатникова переулка на колокольню Петровского монастыря, не испорченный доселе в отличие от видов с Рождественского бульвара, которые были уничтожены строительством в 1990-х офисно-гостиничного центра. На другой стороне площади также идет стройка. В общем-то, от застройки Трубной площади не осталось практически ничего. А массовые сносы и рождают истории, в которых один дом сливается с двумя другими. Наша память с успехом уничтожается экскаватором. И на месте «Ада» появляется Парламентский центр...

Фото 1900-х гг.

Если верить Гиляровскому, то знаменитый ресторан "Эрмитаж" возник вследствие пристрастия французского кулинара Люсьена Оливье и московского купца Якова Пегова к нюхательному табаку. Оба они были подвержены этой маленькой слабости. А лучший табак в Москве делал будочник на Трубе. Вот у этого будочника и произошло их знакомство. Знакомство переросшее впоследствие в общее дело.
Двумя этими, несомненно предприимчивыми, людьми было принято судьбоносное решение открыть новый французский ресторан "Эрмитаж Оливье". У Пегова как раз было владение на углу Петровского бульвара и Трубной площади. Тут ресторацию отстроить и решили, опять же удобно - до будочника за табаком идти недалеко.

Фото 1882 г. из альбома Найдёнова. Трубная площадь. Вид местности, прилегающей к Петровскому бульвару.

Дом на углу с Петровским бульваром (на снимке - белый двухэтажный слева), в котором ранее находились бани и питейное заведение, известное у окрестных жителей как «Афонькин кабак», в 1864 г. был перестроен под трактир-ресторан с гостиницей и банями. Изначально занялись интерьерами и кухней (снаружи дом будет перестроен несколько позже).
И замечательно занялись - слава о новом ресторане пошла по всей Москве, а в карманы компаньонов потекла прибыль. Владения по Петровскому бульвару были расширены за счёт владений Константинопольского подворья. Заодно и началась длительная судебная земельная тяжба с последним. "Спор хозяйствующих субъектов".

Ресторан "Эрмитаж". Фото кон.19 века.

Фото 1900-х гг. Почтовая открытка изд. П.Фон-Гиргенсон.

По всем статьям новый трактир походил на самый высокоразрядный парижский ресторан. Отличие было лишь в том, что вместо фраков официанты были одеты на традиционный для русских трактиров лад. Как обычные русские половые, но в очень дорогие одежды: в белые тонкого голландского полотна рубахи, подпоясанные поясами из натурального шелка. Подбор по благообразной стройной внешности тоже был соответствующий.
Очень быстро ресторан стал излюбленным местом отдыха московской интеллигенции. Профессора, врачи, художники, писатели. Место лукулловских завтраков-обедов и застольных бесед. Здесь в 1902 г. состоялся банкет, организованный М.Горьким, по поводу премьеры "На дне". В апреле 1879 г. москвичи чествовали в «Эрмитаже» И.С. Тургенева. И свадьба П.И.Чайковского состоялась тоже здесь. В "Эрмитаже в 1870-1880-е гг. проходили и знаменитые "танеевские обеды". Члены кружка передового юриста и социолога В.А.Танеева обсуждали на этих обедах злободневные вопросы современности.

Фото кон.19 века. Ресторан "Эрмитаж".

И, конечно, Татьянин день! В этот день ресторан отдавался на откуп московским студентам и их профессорам. Прослушав литургию в университетском храме, студенты валили в "Эрмитаж". Не забыв по дороге устроить "кошачий концерт" под окнами ненавистного Каткова. Полы в ресторане к этому дню застилали соломой, дорогую посуду со столов убирали... И студенты радикально мешая горячительные напитки, демократично братались с профессорско-преподавательским составом и дружно кричали: «Долой самодержавие!». Полиции в этот день предписывалось соблюдать политический нейтралитет.

Фото нач.20 века. Интерьер ресторана "Эрмитаж".

Именно в стенах этого ресторана и родился знаменитый салат "Оливье", который мы нынче тазиками готовим на Новый Год и остальные праздники. Рецепт его, как и сама история возникновения, опутана легендами.
Первоначально француз изобрел для своего ресторана вовсе не салат, а блюдо под названием «Майонез из дичи». Для него отваривали филе рябчиков и куропаток, резали, выкладывали на блюдо вперемежку с кубиками желе из бульона птицы. Рядом изящно располагали вареные раковые шейки и ломтики языка, политые соусом провансаль. А в центре возвышалась горка картофеля с маринованными корнишонами, украшенная ломтиками крутых яиц.
По замыслу Оливье, центральная «горка» предназначалась не для еды, а лишь для красоты, как элемент декора блюда.
Вскоре Оливье увидел, что многие русские невежи поданный на стол «Майонез из дичи» сразу перемешивают ложкой как кашу, разрушая тщательно продуманный дизайн, затем раскладывают по своим тарелкам и с удовольствием едят эту смесь. От увиденного он пришел в ужас. Но на следующий день изобретательный француз в знак презрения демонстративно смешал все компоненты, обильно полив их майонезом. В творческом учете русского вкуса Люсьен Оливье оказался прав - успех нового блюда был грандиозен!
Таким образом, изначальная кулинарная идея Оливье была практически сразу опошлена - и придуманное им блюдо фактически поменяло «жанр».

Фото 1900 г. Ресторан "Эрмитаж". Летний сад.

Реконструкция настоящего салата «Оливье»
Итак, Оливье брал:
мясо двух отварных рябчиков,
один отварной телячий язык,
добавлял около 100 грамм черной паюсной икры,
200 грамм свежего салата,
25 отварных раков или 1 банка омаров,
полбанки очень мелких маринованных огурчиков (пикулей),
полбанки сои кабуль - это некий производимый тогда соус-паста из сои (подобие позднее производимых в СССР соусов "Южный" и "Московский", тоже содержавших соевый гидролизат),
два накрошенных свежих огурца,
100 грамм каперсов (колючая овощная культура, у которой маринуют цветочные почки),
мелко нарубленные пять штук яиц, сваренные вкрутую.
Заправляли весь этот буржуйский изыск соусом провансаль, который должен был быть приготовлен на французском уксусе, двух свежих яичных желтках и фунте (400 граммах) прованского оливкового масла.
Основная тайна изумительного вкуса салата заключалась в небольшом количестве неких приправ, которые Оливье лично в тайной комнате вводил в свой майонез. Именно состав этих приправ и не удалось достоверно восстановить. Ну, а остальные входившие в салат продукты были у всех на виду, так что особого секрета не представляли.

Фото 1910-х гг. Ресторан "Эрмитаж" на Трубной площади в Москве. Летний сад. Архитектор Бони И.И.

Со временем ресторан ещё более расширился. Помимо шикарных бань и гостиницы здесь появились зимний и летний сад, дом с номерами свиданий.
Люсьен Оливье умер в 1883 г. Он похоронен в Москве на Немецком кладбище. Могила его сохранилась.

А ресторан в конце 19 века перешёл во владение торгового товарищества "Эрмитаж".
История его, как вы понимаете, закончилась в 1917 году.
И в первые послереволюционные годы в здании "Эрмитажа" поселилась американская благотворительная миссия АРА (Американская администрация помощи голодающим). К дверям этого бывшего "храма Бахуса" потянулись детские очереди. При входе проводился медосмотр, выдавался кусочек мыла, потом баня и небольшой продуктовый паёк... И хотя позже и любили утверждать, что американцы "спихивали нам просроченные продукты", но многим эти "просроченные продукты" спасли жизнь...
А когда основной голод кончился, в здание в 1923 г. въехал Дом крестьянина - общага с кинотеатром на 450 мест. Кинотеатр, естественно, получил название "Труд". Но как раз труда-то и не было - в стране царила безработица, до "светлого будущего" было ещё далеко. Но, несомненное удобство - в трёхстах метрах находилась Биржа труда (на углу Рахмановского переулка).

Фото 1936 г. А.Базилевича. Дом крестьянина.

После войны дом был передан издательству "Высшая школа", которое и находилось в нём до конца 1980-х гг. В 1989 г. в здание въехал театр «Школа современной пьесы», вытеснив издательство в соседний дом.

Интереснейшими воспоминаниями о тех временах делится prince_consort :
"На чердаке этого дома, где сейчас железная крыша, раньше был зимний сад, с расписанными стеклами. Стекла расписывал художник Врубель. Сейчас в этом зимнем саде расположена вторая сцена Театра Школа Современной Пьесы. Мне довелось как-то делать ремонт в вышеупомянутом театре. И местами, под многочисленными слоями краски, проступали фрагменты каких-то росписей. Денег у театра было мало на ремонт и единственное, что я смог сделать - закрасить эти росписи водоэмульсионной краской, которую можно без труда смыть, если когда-нибудь у кого-нибудь найдется время и деньги.
Сразу после революции в этом доме располагался "Дом Колхозника", потом был пожар, здание основательно пострадало. Тогда и был зимний сад покрыт железом. Потом там расположилось издательство "Высшая школа". Во времена Чубайсовщины театру удалось "отприватизировать" у издательства половину здания...С этим зданием у меня связано много воспоминаний, это был один из самых памятных периодов моей жизни.
Попал я в это здание совершенно случайным образом. Дело в том, что главный режиссер театра Школа Современной Пьесы Иосиф Леонидович Райхельгауз был дружен с г-ном Чубайсом, тогдашним председателем Госкомимущества. Театр этот тогда арендовал у издательства Высшая Школа актовый зал и пару комнат. Спектакли перемежались собраниями, проводимыми издательством. Отношения у театра с издательством были не очень...
В здании селились множественные арендаторы. В частности продавались лыжи, парфюмерия и еще что-то, уже не помню.И вот как гром среди ясного неба - Райхельгауз умудрился без ведома и согласия издательства оттяпать половину здания, и вдобавок еще целое здание во дворе. Разразился вселенский скандал, переросший даже в потасовку в фойе. Там, у старинной лестницы со львами, стояло не менее старинное зеркало в роскошной резной раме, которое и стало предметом потасовки. Главный инженер издательства настаивал на том, что это зеркало "числится у него на балансе", главреж же настаивал на том, что зеркало "установлено в той части здания, которое отошло театру". В результате они обменялись оплеухами и были растащены остальными свидетелями конфликта. Зеркало осталось в театре, и сейчас стоит в театральном фойе.

А.Стародубов. Трубная площадь.

Так как из здания выход был всего один, по этой самой лестнице, а владельца у здания два - то конфликт стал затяжным. В театр мог войти кто угодно и когда угодно, не взирая на наличие либо отсутствие билетов. Были случаи, когда праздношатающиеся люди врывались в гриммерки к артистам или пытались выйти на сцену во время спектакля.В то время театры росли как грибы, государственных денег на их содержание не было. Именно поэтому театр "откусил" себе еще одно здание во дворе, чтобы путем его продажи-сдачи в аренду получить источник финансирования.
Я в то время работал в одной строительной фирме, владелец которой был знаком с Райхельгаузом. И они решили создать типа АО, в которое театр входит зданием, моя фирма - выполнением капитального ремонта, и нужен был еще третий участник, который это все проинвестирует за долю собственности в отремонтированном здании. Сразу скажу, что из этой затеи ничего не вышло. Я же был своим руководством "откомандирован" в театр с целью выполнения того самого ремонта. Вместо того, чтобы заниматься ремонтом второго здания, я полтора года занимался ремонтом самого театра.
Денег катастрофически не хватало. Здание находилось в ужасном состоянии: прогнулось перекрытие над зрительным залом, подвалы вследствие прокладки (вернее сказать прекращения работ по прокладке) линии метро "станция Трубная" оказались затопленными.
Первым делом нужно было что то делать с перекрытием. Для этого пришлось на чердаке над зрительным залом делать стальную ферму. Прогиб это не устранило, но дальнейшее провисание перекрытия было остановлено. В результате долгих многоступенчатых переговоров с издательством удалось договориться об устройстве второго выхода из здания.
Во время работ находились многочисленные пустоты в здании (типа комнат без входа-выхода). В этих комнатах были найдены рукописные меню ресторана 18 века. Как сейчас помню что то типа "медвежьи почки-45 коп..." Находились так же кованые гвозди. При расчистке толстенных слоев краски в самых неожиданных местах обнаруживались какие то росписи.. Было невыносимо жалко, что не было финансовой возможности все это восстановить в первозданном виде.Сцена, как вы сами понимаете-сооружение уже постсоветское, потому что в ресторане она была не нужна. Зал ресторана находился там, где сейчас зрительный зал.
Во время ремонта сцены приключился анекдотичный случай: главреж притащил в театр японцев, потенциальных инвесторов. Японцы, как выяснилось, были театрофилами. И когда главреж им стал рассказывать про Станиславского, который бывал в этом здани, то один из японцев полез на сцену и стал целовать пол, приговаривая (через переводчика ясное дело) что "по этим подмосткам ходил Станиславский". И ни у кого не хватило мужества сказать ему, что Станиславский приезжал сюда вовсе не ставить спектакли, а развлекаться с девицами, а сцены этой не было в природе за ненадобностью.

В.Орлов. Трубная площадь.

В помещении зимнего сада располагался огромный архив Высшей школы. Издательство забирать его не захотело, и этот архив был вывезен на свалку... Я сам видел там диссертации 1928 года...
На восстановление витражей, расписанных Врубелем, денег не было, поэтому они так и остались под железной крышей, зашитыми снизу гипсокартоном.. Может когда нибудь в последствии...
Тогда же случилась еще одна смешная история: после вывоза архива в помещении остались стеллажи, сделанные из хороших, прочных, высохших за много лет досок. Этих стеллажей было невыносимое количество, а так как денег на ремонт было мало, то я кинул по театру клич: - кому нужны доски на дачу-забирайте. Но, собственными силами и самовывозом. Откликнулся Дуров Лев Константинович.
Вообще-то артисты в жизни совсем не такие, как в своих ролях в кино. Но, на мой взгляд Лев Константинович в жизни очень напоминает своего персонажа из фильма Бумбараш, где он сыграл деда, заманившего Золотухина в погребок "поесть сметанки". То есть по жизни он весьма обстоятельный и хозяйственный человек.
Теперь мне следует продолжить повествование как бы с "откатом в недавнее прошлое". Так как я не очень представляю, как этот самый "откат" осуществить практически, то будем считать, что этот откат мне удался и уже проделан.
В то время замечательная актриса Любовь Григорьевна Полищук (ныне покойная, светлая ей память, прекраснейший человек) только-только получила квартиру, и делала в ней ремонт. А я пытался ей оказать в этом посильную профессиональную помощь, которая выражалась в том, что я договорился с фирмою, выполняющей ремонтные работы в театре, что она "до кучи" сделает ей домой "самопальную" мебельную стенку.Кстати в те перестроечные смутные времена, рабочими работали совершенно удивительные люди. К примеру в той фирме работал на отделке целый коллектив докторов и кандидатов наук, которые подались от безденежья на заработки с завода имени Хруничева. Бригадиром был доктор наук Володя, который, по его рассказам, имел "авторское свидетельство на систему посадки лунохода на луну", и был так сказать закоперщиком в своем коллективе. Именно эти доктора наук после своей основной работы по вечерам и выходным делали пресловутую мебель для Любови Григорьевны. Причем-совершенно бескорыстно, надо заметить, то бишь-даром. Из уважения к Любови Григорьевне в частности и любви к театру вообще. Делали они эту мебель как раз в помещении архива...
И вот, в какое то из очередных воскресений приезжаю я в театр на работу. Навстречу мне, по той самой лестнице со львами, пыхтя от натуги пятится задом Дуров вместе со своим зятем, неся кусок от будущего шкафа...Я спрашиваю: - Лев Константинович, что это вы делаете? Он отвечает: - Как это что? Самовывозом вывожу пиломатериалы на дачу. Я говорю: - Так это ж не пиломатериалы, это мебель Полищук ведь..
Нужно было в тот момент видеть его лицо. Он побледнел, покраснел, потом опять побледнел.. В общем-расстроился жутко. Про эту мебель он ничего не знал, и просто решил что эти ящики в хозяйстве пригодятся. Он говорит: - Вадим, я очень убедительно Вас прошу - никому не рассказывайте про это неприятное недоразумение. Я говорю: - Буду нем как могила.
Каково же было мое удивление, когда в понедельник весь театр хихикал над этим происшествием, и центром веселья был... сам Дуров, который в лицах рассказывал и показывал как было дело, как он организовал похищение мебели и так далее и так далее. Рассказчик, нужно заметить, он великолепный-весь театр включая монтировщиков, осветителей и электриков валялся от смеха..."

И, наконец, несколько современных снимков.

Салат оливье. Главное блюдо новогоднего стола в российской традиции. И о самом салате, и о человеке, чье имя носит салат, написано огромное количество статей. Почти все, что вы можете прочесть в этих статьях,- выдумка, неправда, фантазия, ложь, миф.

АЛЕКСЕЙ АЛЕКСЕЕВ

Невеликий непотомственный неповар

Люсьен Оливье оставил мало следов на московской земле. Дом, где он жил, снесен. Дом, где работал, сгорел. Многократно растиражированная в интернете фотография, на которой якобы запечатлен Люсьен Оливье,- фейк. Настоящих фото не сохранилось (если они вообще существовали).

Есть только могила на Введенском кладбище, неожиданно обнаруженная в 2008 году и отреставрированная. Могила стала местом паломничества поваров, кулинаров, барменов, просящих дух Люсьена Оливье о помощи в профессии. На кладбище даже есть табличка-указатель. Таких табличек на Введенском всего две - вторая направляет к захоронению летчиков полка «Нормандия-Неман».

На надгробном камне высечено: «Люсьен Оливье. Скончался 14 ноября 1883 года. Жил 45 лет. От друзей и знакомых». Год рождения, следовательно, 1838-й (или самый конец 1837-го).

Кем только не называют Люсьена Оливье авторы статей о нем, о салате и о ресторане «Эрмитаж», где когда-то подавался настоящий оливье: «потомственный провансальский кулинар» («Красная книга “Архнадзора”»), «потомственный повар», «французский предприниматель» (сайт Apartment.ru), «повар французского или бельгийского происхождения», «выходец из семьи знаменитых французских поваров». Некоторые авторы утверждают, что именно династия суперповаров Оливье изобрела рецепт легендарного майонеза «Провансаль», а Люсьен Оливье познакомил с этим майонезом Россию.

Вот только ни в одном источнике на французском нет даже упоминания о династии поваров с такой фамилией. Удивительно, правда? Маленькая статейка во французской «Википедии» - перевод статьи из русской «Википедии» со ссылкой на странную, состоящую из одних ошибок статью на французском языке в русском журнале. Среди прочего автор той статьи утверждает, что Оливье был франкоговорящим бельгийцем. Разумеется, он ничем не подтверждает столь смелое заявление.

Ладно. Предположим, что неблагодарные французы (бельгийцы) не хранят память о своих великих поварах. Хуже другое. В России, да и вообще на русском языке, нет ни одного документа, подтверждающего, что Люсьен Оливье был поваром, тем более потомственным. Документальные свидетельства указывают на другое. Этих свидетельств мало, но они есть.

В справочнике 1839 года «Книга адрессов столицы Москвы» (в орфографии того времени слово «адрес» писалось с двумя «с») фамилия Оливье встречается трижды. Иосиф Оливье, французский подданный, купец третьей гильдии, парикмахер, жил в Тверской части, в доме Михалкова. Альт-солист Императорских московских театров Николай Францевич Оливье обитал в Каретном ряду, в доме диакона церкви Спаса на Песках. Отставной чиновник, коллежский секретарь Иван Венедиктович Оливье проживал в Яузской части, в Казенном переулке, в доме Карзиной.

Логично предположить, что Люсьен Оливье, которому тогда был год от роду, мог быть сыном одного из них.

Кто больше всего похож на повара, потомственного и прославленного, способного передать сыну тайны прованской кухни? Парикмахер Иосиф, альтист Николай или чиновник Иван?

«Московский адресс-календарь, для жителей Москвы» Нистрема, изданный в 1842 году, когда Люсьену должно было исполниться четыре года, упоминает лишь одного живущего в Москве Оливье. Осип Антонович Оливье, купец третьей гильдии, владелец парикмахерского заведения, живет в приходе церкви Рождества в Столешниках, на улице Петровка, в доме Михалкова. Безусловно, это тот же самый парикмахер Иосиф, только русифицировавший свое имя.

Дворянам Михалковым принадлежало в Москве несколько домов. Тот, что на Петровке, был самым серьезным из них и вообще одним из самых дорогих в Москве. В 1842 году он оценивался в фантастические 51 628 руб. серебром. Огромный дом на углу Петровки и Кузнецкого моста был построен для губернатора Сибири Якоби, перешел по наследству его дочери, Анне Ивановне Анненковой. Внук губернатора декабрист Иван Анненков, как известно, был сослан в Сибирь; его невеста, француженка Полина Гебль, отправилась за ним следом. В 1837 году Анненкова продала дом гвардии поручику Сергею Михалкову, прадеду советского гимнописца. Поручик большую часть дома сдавал внаем - под магазины, рестораны и жилье. А часть дома была перестроена в гостиницу «Франция» («Смирнов и Токини»), самую дорогую в Москве. Не только квартира, но и парикмахерское заведение Оливье находилось в этом доме.

В «адресс-календаре» 1850 года мы опять находим купца третьей гильдии Иосифа Оливье по тому же адресу, а отставного чиновника Ивана Венедиктовича - в Яковлевском переулке, в доме Барабанова.

И в том же 1850 году проводится перепись жителей Москвы римско-католического вероисповедания. Перепись лучше любого адресного справочника - в ней учитываются члены семьи. Материалы переписи хранятся в Государственном архиве истории Москвы. Согласно им, в городе в 1850 году проживал один католик по фамилии Оливье. Это уже знакомый нам московский третьей гильдии купец Иосиф Антонович Оливье 45 лет от роду. Семья его состояла из супруги Елизаветы Оливье (34 года) и четверых детей: Александру было восемь лет, Лукьяну - шесть, Евгению - четыре, Маргарите - два.

И снова нестыковка. Очень хочется предположить, что Лукьян - это русифицированный вариант имени Люсьен. Только родившемуся в 1838 году Люсьену в 1850-м должно быть 12 лет, а не шесть. Вывода может быть два. Или Люсьен был Лукьяном, но зачем-то неправильно называл свой возраст. Или, что вероятнее, это два разных человека. И получается, что в 1850 году Люсьена Оливье в Москве не было. И где он был - никому не известно.

Дело - табак

В адресных книгах 1852 года упоминается только один Оливье - Иосиф, а потом исчезает и он. Куда он подевался? Что произошло с парикмахерской? Неизвестно. В справочнике «Указатель Москвы. Составлен по распоряжению московского полицмейстера» 1852 года значится не только парикмахерская Оливье на Петровке, но и еще два заведения, на которые стоит обратить внимание. Их хозяин сыграет важную роль как в нашем рассказе, так и в судьбе Оливье, уже не Иосифа, а Люсьена.

Раздел «Бани». Пеговы бани на Трубном бульваре. Пеговы - в честь купца Якова Пегова. Раздел «Гостиницы». Тому же Пегову принадлежит удачно расположенная рядом с банями гостиница «Москва». В Москве есть еще одна «Москва», ближе к центру, а эта, пеговская, в справочнике отмечена звездочкой. В примечании расшифровывается: в гостинице «нумеров для приезжающих нет». Нетрудно догадаться, для кого они есть.

Трубный бульвар - это нынешний Цветной, выходящий на Трубную площадь. С другой стороны к площади подходит Петровский бульвар. Два дома на нем, №10 и №12, также принадлежали купцу Пегову.

А на площади продавали нюхательный табак.

Если верить главному коллекционеру московских городских легенд Владимиру Гиляровскому, именно благодаря нюхательному табаку купец Пегов познакомился с Оливье.

«Москва и москвичи» Гиляровского едва ли не единственный источник, на который опираются те, кто хочет восстановить биографию «повара» Люсьена Оливье. Увы, это не историческая работа и не все факты в книге выдерживают проверку.

Цитата из Гиляровского: «На Трубе у бутаря часто встречались два любителя его бергамотного табаку - Оливье и один из братьев Пеговых, ежедневно ходивший из своего богатого дома в Гнездниковском переулке за своим любимым бергамотным, и покупал он его всегда на копейку, чтобы свеженький был. Там-то они и сговорились с Оливье, и Пегов купил у Попова весь его громадный пустырь почти в полторы десятины. На месте будок и “Афонькина кабака” вырос на земле Пегова “Эрмитаж Оливье”, а непроездная площадь и улицы были замощены».

Но Якову Пегову незачем было ходить за табаком из Гнездниковского переулка, где жили другие купцы Пеговы: половина домов рядом с Трубной площадью принадлежала ему. Незачем было ему покупать и пустырь у Попова, так как территория, где был построен ресторан «Эрмитаж», также принадлежала Пегову за много лет до знакомства с Оливье.

В 1868 году (с последнего упоминания о парикмахере Оливье прошло 14 лет) в московском «Адрес-календаре учебных, промышленных и торговых заведений, больниц, лечебниц, благотворительных обществ, акционерных обществ и контор» снова появляется эта французская фамилия. Раздел «Гостиницы». Николай Оливье, управляющий гостиницей «Ермитажъ» (так в оригинале) на Трубной площади в доме Пегова.

Что бы это значило? Почему Николай и гостиница, а не Люсьен и ресторан?

Теперь посмотрим «Справочную книгу о лицах, получивших на 1877 год купеческие свидетельства по 1 и 2 гильдиям в Москве». В списке купцов второй гильдии - Оливье Люсьен, 40 лет, французский подданный, в купеческом состоянии с 1867 года. Живет на Петровском бульваре в доме Пегова. Содержит гостиницу «Эрмитаж» в том же доме. На городской службе не состоял.

Получается, что в какой-то момент «Ермитажъ» стал «Эрмитажем», а Николай - Люсьеном. Возможно, имя он поменял из маркетинговых соображений: если в твоей гостинице модный ресторан французской кухни, то свое французское происхождение лучше подчеркивать, а не скрывать.

Последующие справочники, до 1883 года включительно, повторяют эти сведения, меняется лишь возраст. С 1884 года имя Оливье из справочников исчезает. Это полностью соответствует дате смерти на надгробном камне Люсьена Оливье - ноябрь 1883 года.

Люсьен Оливье, управляющий гостиницей,- реальное лицо. А как же великий повар? Салат? Рецепт, унесенный в могилу?

И вечные французы

Точную дату появления ресторана «Эрмитаж», точнее ресторана при гостинице «Эрмитаж», определить сложно. Но роскошное здание, прославившееся на всю Россию, было построено в 1864-м и перестроено в 1868 году, вскоре после отмены крепостного права. Еще немного Гиляровского: «Первая половина шестидесятых годов была началом буйного расцвета Москвы, в которую устремились из глухих углов помещики проживать выкупные платежи после “освободительной” реформы… Считалось особым шиком, когда обеды готовил повар-француз Оливье, еще тогда прославившийся изобретенным им “салатом Оливье”, без которого обед не в обед и тайну которого не открывал. Как ни старались гурманы, не выходило: то, да не то… Дворянство так и хлынуло в новый французский ресторан, где, кроме общих зал и кабинетов, был белый колонный зал, в котором можно было заказывать такие же обеды, какие делал Оливье в особняках у вельмож».

Из последней фразы можно предположить, что Николай-Люсьен Оливье, до того как встал во главе гостиницы (и заодно гостиничного ресторана), готовил обеды в частных домах. Очередная неувязочка. У вельмож во второй половине XIX века свободного времени хватало - многие оставили после себя мемуары. Но почему-то никто не похвастался тем, что у него в особняке готовил обед сам Оливье еще до возникновения ресторана «Эрмитаж».

Очередная цитата из Гиляровского еще сильнее все запутывает: «Три француза вели все дело. Общий надзор - Оливье. К избранным гостям - Мариус, и в кухне парижская знаменитость -- повар Дюге». В кухне парижская знаменитость, а салат готовит управляющий гостиницей? Как это?

Ну хоть бы один свидетель подтвердил слова Гиляровского о том, что Люсьен Оливье умел готовить…

В 1881 году журнал «Вестник Европы» публикует статьи Петра Боборыкина из цикла «Письма о Москве». Боборыкин рассыпается в похвалах ресторану «Эрмитаж». «Я называю его государственным учреждением или, по крайней мере, земским бытовым центром. Нужды нет, что он содержится французом. И этот француз родился в Москве… Кухня самых бойких парижских ресторанов - чуланчики в сравнении с этими огромными и высокими залами. Одна плита занимает место большой гостиной. Целый батальон поваров и поварят, до шестидесяти человек (достоверная цифра) находится под командой француза с благородной физиономией, употребляя определение Гоголя. Этот француз получает жалование, равное содержанию председателя окружного суда… “Эрмитаж” делает до двух тысяч рублей в день оборота, что составляет бюджет богатого города».

Эх, жаль, что Боборыкин не упомянул ни одной фамилии. Какой француз родился в Москве? Оливье? А у кого гоголевская благородная физиономия? У Дюге? И все-таки, когда на кухне 60 поваров и поварят, неужели управляющий гостиницей готовит лично свой салат по секретному рецепту?

Итак, с биографией Люсьена Оливье понятно только, что с ней почти ничего не понятно. Заведовал гостиницей «Эрмитаж», умер в Москве. Все остальное - легенды. С рецептом легендарного салата дело обстоит чуть лучше.

Черная икра из рябчиков, или Дюжина единственно верных рецептов

Про рецепт салата оливье достоверно можно сказать, что он, вероятнее всего, утерян, и блюдо, которое подавали в «Эрмитаже» полтора столетия назад, имеет мало общего с тем, что принято сегодня называть в России салатом оливье, а за ее пределами - русским салатом. Остальное - легенды.

Одна из популярных интернет-баек гласит, что первоначально кушанье, которое готовил в ресторане Люсьен Оливье, называлось «майонез из дичи», его компоненты подавались отдельно, красиво разложенные на блюде, но какой-то гость смешал все вместе, а французский шеф решил, что, раз московским варварам это нравится, пусть так и едят.

Нет. Из майонеза и дичи оливье сделать невозможно. Что смешивай, что не смешивай. Начнем с того, что во времена месье Оливье словом «майонез» называли вовсе не холодный соус из растительного масла с яичным желтком, лимонным соком или уксусом и разными приправами, а особое блюдо из мяса, рыбы, птицы, дичи.

Возьмем, например, кулинарный супербестселлер Елены Молоховец «Подарок молодым хозяйкам, или Средство к уменьшению расходов в домашнем хозяйстве», второе издание, 1866 год. Отделение IX, «Майонезы, заливные и прочия холодныя кушания». Раздел А, «Майонезы». Майонез из индейки, фаршированной грецкими орехами, майонез из цыплят, майонез из поросенка, майонез из рыбы. А вот и тот самый майонез из дичи. Дичь - это один заяц, или один глухарь, или шесть рябчиков. Дичь (рябчиков) нужно «изжарить в масле, вынуть кости, нарезать ровными кусочками, остудить, сложить на круглое блюдо, облить муссом, убрать ланспиком».

Мусс? Ланспик? Ланспик - это вываренный до состояния желе мясной бульон. Мусс делается из ланспика, взбитого с прованским маслом (оливковым маслом из провинции Прованс) до превращения его в густую пену, которой и поливается мясо-рыба-дичь. Например, рябчики. Выложенный на блюдо, такой майонез гарнируется ланспиком же (но не взбитым), а также «маринованными корнишонами, маринованной фасолью, капарцами, оливками, крутыми рубленными яйцами, раковыми шейками, маринованной цветной капустой, ломтиками лимона и проч.». Или, как вариант, можно гарнировать «зелеными и белыми бобами, цветною капустою, картофелем, спаржею, печеною свеклою, свежими огурцами». Все это нужно нарезать «правильными кусочками» и смешать каждую горку отдельно с прованским маслом, уксусом, солью, перцем, петрушкой, укропом и т. п.

Впервые рецепт «настоящего» салата оливье попытались восстановить в журнале «Наша пища» в 1894 году.

Вот он: «Изжарить рябчика, остудить, нарезать небольшими ломтиками; приготовить сваренный нерассыпчатый картофель, также ломтиками, и ломтики свежих огурцов, затем прибавить капорцев и оливок; все это перемешать и залить вдоволь нижеследующим соусом:

В обыкновенный холодный соус провансаль прибавить сою “Кабуль” до темноватого цвета и пикантного вкуса, замаскировать сверху раковыми шейками, листочками салата латука и немного рубленым ланспиком». Зимой свежие огурцы предлагалось заменять корнишонами или бораго (огуречной травой).

Главная разница двух рецептов не только в перемешивании, а в том, что используются совсем разные соусы. Для «майонеза» - соус майонез из ланспика, для оливье - соус провансаль, то есть то, что принято называть майонезом сейчас.

А дальше началось… Рецепты салата оливье стала печатать П. П. Александрова-Игнатьева в своих «Практических основах кулинарного искусства». Они сильно смахивали на рецепт из журнала «Наша пища», редактором которого, кстати, был ее муж. Хуже, однако, другое: в выдержавшей много изданий книге Александровой-Игнатьевой этот рецепт раз от разу менялся. Одни компоненты появлялись, другие исчезали, пропорции продуктов тоже не были постоянными. Более того, автор писала: «Вместо рябчиков можно брать телятину, куропатку и курицу, но настоящая закуска оливье готовится непременно из рябчиков».

Путаницы добавила кулинарная книга «Полный подарок молодым хозяйкам», подписанная фамилией Мороховцев. Издатель явно надеялся на малограмотность покупателей, которые могли бы спутать сей труд с книгой знаменитой Елены Молоховец. У «Мороховцева» к «восстановленному» рецепту легендарного салата оливье добавилась черная паюсная икра.

Итак, «настоящих» рецептов того самого салата оливье появилось множество.

Но справедливости ради надо сказать, что единственно верного рецепта могло не быть в принципе. Хотя бы потому, что даже в «Эрмитаже» должны были существовать скоромная и постная версии.

Все изменила революция. После 1917 года возникли еще две легенды. О том, что настоящий (очередной) рецепт салата оливье воскресил шеф-повар ресторана «Москва» Ермилин в 1939 году, только вместо непролетарских и слишком дорогих ингредиентов вроде рябчиков и раковых шеек добавил классово правильные морковку и зеленый горошек. Якобы сей шеф-повар служил еще у самого Оливье учеником-поваренком, вот и запомнил, как надо. Кроме того, изменилось и название салата - с космополитичного «оливье» сперва на «салат из дичи», потом на «салат из птицы» и, наконец, на «Столичный».

Приверженцы этой легенды иногда путаются в фамилии шеф-повара, называя Ермилина Ивановым. Но промежуток между смертью Оливье и «воскрешением салата» составляет 56 лет, что ставит под большой вопрос версию о памятливом поваренке. В Российском государственном архиве кинофотодокументов хранится фото шеф-повара ресторана «Москва» Г. П. Ермилина, сделанное в 1957 году. Если предположить, что он успел поработать у Оливье хотя бы пару недель до смерти француза, осенью 1883 года, и было тогда юному работнику кухни хотя бы 14 лет, то в 1957 году ему должно быть 88. Глядя на фото - не скажешь.

Есть еще одна легенда - о том, как салат оливье благодаря эмигрантам из России, также заменявшим рябчиков колбасой, а раковые шейки - консервированным горошком, покорил весь мир под названием «русский салат». При этом «русский салат» очень похож на «Столичный», он же оливье советского образца. Эмигранты восстановили рецепт не хуже, чем советский шеф-повар Ермилин? Или Ермилин восстановил, а русские эмигранты по всему миру дружно скопировали его рецепт? И что делать со следующей, уже испанской легендой? В годы гражданской войны в Испании генералиссимус Франко якобы решил запретить название «русский салат», из нелюбви к Советскому Союзу переименовав его в «национальный салат». Вот только война в Испании началась раньше, чем называемый в качестве года возрождения оливье 1939-й.

Но еще интереснее другое. В кулинарной книге Year`s Cookery Филисс Браун (английской Молоховец) 5 апреля рекомендуется подавать на обед «русский салат». Четыре унции мяса фазана, вареный картофель, четыре сардинки, кислое яблоко без кожуры и сердцевины, каперсы, немецкая колбаса, шесть маринованных огурчиков. Все это мелко нарубить-нарезать, как следует перемешать. Прямо перед подачей залить пинтой майонеза «Провансаль». В интернете можно найти содержащее этот рецепт издание 1880 года. То есть книгу, выпущенную за три года до смерти Люсьена Оливье. Получается, что мир знал «русский салат», он же советский вариант салата оливье, задолго до возникновения СССР, еще в те времена, когда, если верить Гиляровскому, повар-француз свято хранил секрет салата из рябчиков, утерянный навсегда.

- «Орла!»
Кубок пьется под музыку и общее пение гимна «Недурно пущено».
Утро. Сквозь шторы пробивается свет. Семейные и дамы ушли… Бочонок давно пуст… Из «мертвецкой» слышится храп. Кто-то из художников пишет яркими красками с натуры: стол с неприбранной посудой, пустой «Орел» высится среди опрокинутых рюмок, бочонок с открытым краном, и, облокотясь на стол, дремлет «дядя Володя». Поэт «среды» подписывает рисунок на законченном протоколе:

Да, час расставанья пришел,
День занимается белый,
Бочонок стоит опустелый,
Стоит опустелый «Орел»…

1922 год. Все-таки собирались «среды». Это уж было не на Большой Молчановке, а на Большой Никитской, в квартире С.Н. Лентовской. «Среды» назначались не регулярно. Время от времени «дядя Володя» присылал приглашения, заканчивавшиеся так:
«22 февраля, в среду, на „среде“ чаепитие. Условия следующие: 1) самовар и чай от „среды“; 2) сахар и все иное съедобное, смотря по аппетиту прибывший приносит на свою долю с собой в количестве невозбраняемом…»

Начинающие художники

Настоящих любителей, которые приняли бы участие в судьбе молодых художников, было в старой Москве мало. Они ограничивались самое большое покупкой картин для своих галерей и «галдарей», выторговывая каждый грош.
Настоящим меценатом, кроме П.М. Третьякова и К.Т. Солдатенкова, был С.И. Мамонтов, сам художник, увлекающийся и понимающий.
Около него составился кружок людей, уже частью знаменитостей, или таких, которые показывали с юных дней, что из них выйдут крупные художники, как и оказывалось впоследствии.
Беднота, гордая и неудачливая, иногда с презрением относилась к меценатам.
- Примамонтились, воротнички накрахмалили! - говорили бедняки о попавших в кружок Мамонтова.
Трудно было этой бедноте выбиваться в люди. Большинство дети неимущих родителей - крестьяне, мещане, попавшие в Училище живописи только благодаря страстному влечению к искусству. Многие, окончив курс впроголодь, люди талантливые, должны были приискивать какое-нибудь другое занятие. Многие из них стали церковными художниками, работавшими по стенной живописи в церквах. Таков был С.И. Грибков, таков был Баженов, оба премированные при окончании, надежда училища. Много их было таких.
Грибков по окончании училища много лет держал живописную мастерскую, расписывал церкви и все-таки неуклонно продолжал участвовать на выставках и не прерывал дружбы с талантливыми художниками того времени.
По происхождению - касимовский мещанин, бедняк, при окончании курса получил премию за свою картину «Ссора Ивана Ивановича с Иваном Никифоровичем». Имел премии позднее уже от Общества любителей художеств за исторические картины. Его большая мастерская церковной живописи была в купленном им доме у Калужских ворот.
Дом был большой, двухэтажный, населен беднотой - прачки, мастеровые, которые никогда ему не платили за квартиру, и он не только не требовал платы, но еще сам ремонтировал квартиры, а его ученики красили и белили.
В его большой мастерской было место всем. Приезжает какой-нибудь живописец из провинции и живет у него, конечно, ничего не делая, пока место найдет, пьет, ест. Потерял живописец временно место - приходит тоже, живет временно, до работы.
В учениках у него всегда было не меньше шести мальчуганов. И работали по хозяйству и на посылушках, и краску терли, и крыши красили, но каждый вечер для них ставился натурщик, и они под руководством самого Грибкова писали с натуры.
Немало вышло из учеников С.И. Грибкова хороших художников. Время от времени он их развлекал, устраивал по праздникам вечеринки, где водка и пиво не допускались, а только чай, пряники, орехи и танцы под гитару и гармонию. Он сам на таких пирушках до поздней ночи сидел в кресле и радовался, как гуляет молодежь.
Иногда на этих вечеринках рядом с ним сидели его друзья-художники, часто бывавшие у него: Неврев, Шмельков, Пукирев и другие, а известный художник Саврасов живал у него целыми месяцами.
В последние годы, когда А.К. Саврасов уже окончательно спился, он иногда появлялся в грибковской мастерской в рубище. Ученики радостно встречали знаменитого художника и вели его прямо в кабинет к С.И. Грибкову. Друзья обнимались, а потом А.К. Саврасова отправляли с кем-нибудь из учеников в баню к Крымскому мосту, откуда он возвращался подстриженный, одетый в белье и платье Грибкова, и начиналось вытрезвление.
Это были радостные дни для Грибкова. Живет месяц, другой, а потом опять исчезает, ютится по притонам, рисуя в трактирах, по заказам буфетчиков, за водку и еду.
Всем помогал С.И. Грибков, а когда умер, пришлось хоронить его товарищам: в доме не оказалось ни гроша.
А при жизни С.И. Грибков не забывал товарищей. Когда разбил паралич знаменитого В.В. Пукирева и он жил в бедной квартирке в одном из переулков на Пречистенке, С.И. Грибков каждый месяц посылал ему пятьдесят рублей с кем-нибудь из своих учеников. О В.В. Пукиреве С.И. Грибков всегда говорил с восторгом:
- Ведь это же Дубровский, пушкинский Дубровский! Только разбойником не был, а вся его жизнь была, как у Дубровского, - и красавец, и могучий, и талантливый, и судьба его такая же!
Товарищ и друг В.В. Пукирева с юных дней, он знал историю картины «Неравный брак» и всю трагедию жизни автора: этот старый важный чиновник - живое лицо. Невеста рядом с ним - портрет невесты В.В. Пукирева, а стоящий со скрещенными руками - это сам В.В. Пукирев, как живой.
У С.И. Грибкова начал свою художественную карьеру и Н.И. Струнников, поступивший к нему в ученики четырнадцатилетним мальчиком. Так же, как и все, был «на побегушках», был маляром, тер краски, мыл кисти, а по вечерам учился рисовать с натуры. Раз С.И. Грибков послал ученика Струнникова к антиквару за Калужской заставой реставрировать какую-то старую картину.
В это время к нему приехал П.М. Третьяков покупать портрет архимандрита Феофана работы Тропинина. Увидав П. М. Третьякова, антиквар бросился снимать с него шубу и галоши, а когда они вошли в комнату, то схватил работавшего над картиной Струнникова и давай его наклонять к полу:
- Кланяйся в ноги, на колени перед ним. Ты знаешь, кто это?
Н.И. Струнников в недоумении упирался, но П.М. Третьяков его выручил, подал ему руку и сказал:
- Здравствуйте, молодой художник!
Портрет Тропинина П.М. Третьяков купил тут же за четыреста рублей, а антиквар, когда ушел П. М. Третьяков, заметался по комнате и заскулил:
- А-ах, продешевил, а-ах, продешевил!
Н.И. Струнников, сын крестьянина, пришел в город без копейки в кармане и добился своего не легко. После С.И. Грибкова он поступил в Училище живописи и начал работать по реставрации картин у известного московского парфюмера Брокара, владельца большой художественной галереи.
За работу Н.И. Струнникову Брокар денег не давал, а только платил за него пятьдесят рублей в училище и содержал «на всем готовом». А содержал так: отвел художнику в сторожке койку пополам с рабочим, - так двое на одной кровати и спали, и кормил вместе со своей прислугой на кухне. Проработал год Н.И. Струнников и пришел к Брокару:
- Я ухожу.
Брокар молча вынул из кармана двадцать пять рублей. Н.И. Струнников отказался.
- Возьмите обратно.
Брокар молча вынул бумажник и прибавил еще пятьдесят рублей. Н.И. Струнников взял, молча повернулся и ушел.
Нелегка была жизнь этих начинающих художников без роду, без племени, без знакомства и средств к жизни.
Легче других выбивались на дорогу, как тогда говорили, «люди в крахмальных воротничках». У таких заводились знакомства, которые нужно было поддерживать, а для этого надо было быть хорошо воспитанным и образованным.
У Жуковых, Волгушевых и других таких - имя их легион - ни того, ни другого.
Воспитание в детстве было получить негде, а образование Училище живописи не давало, программа общеобразовательных предметов была слаба, да и смотрели на образование, как на пустяки, - были уверены, что художнику нужна только кисть, а образование - вещь второстепенная.
Это ошибочное мнение укоренилось прочно, и художников образованных в то время почти не было. Чудно копирует природу, дает живые портреты - и ладно. Уменья мало-мальски прилично держать себя добыть негде. Полное презрение ко всякому приличному обществу - «крахмальным воротничкам» и вместе - к образованию. До образования ли, до наук ли таким художникам было, когда нет ни квартиры, ни платья, когда из сапог пальцы смотрят, а штаны такие, что приходится задом к стене поворачиваться. Мог ли в таком костюме пойти художник в богатый дом писать портрет, хотя мог написать лучше другого… Разве не от этих условий погибли Жуков, Волгушев? А таких были сотни, погибавших без средств и всякой поддержки.
Только немногим удавалось завоевать свое место в жизни. Счастьем было для И. Левитана с юных дней попасть в кружок Антона Чехова. И.И. Левитан был беден, но старался по возможности прилично одеваться, чтобы быть в чеховском кружке, также в то время бедном, но талантливом и веселом. В дальнейшем через знакомых оказала поддержку талантливому юноше богатая старуха Морозова, которая его даже в лицо не видела. Отвела ему уютный, прекрасно меблированный дом, где он и написал свои лучшие вещи.
Выбился в люди А.М. Корин, но он недолго прожил - прежняя ляпинская жизнь надорвала его здоровье. Его любили в училище как бывшего ляпинца, выбившегося из таких же, как они сами, теплой любовью любили его. Преклонялись перед корифеями, а его любили так же, как любили и А.С. Степанова. Его мастерская в Училище живописи помещалась во флигельке, направо от ворот с Юшкова переулка.
Огромная несуразная комната. Холодно. Печка дымит. Посредине на подстилке какое-нибудь животное: козел, овца, собака, петух… А то - лисичка. Юркая, с веселыми глазами, сидит и оглядывается; вот ей захотелось прилечь, но ученик отрывается от мольберта, прутиком пошевелит ей ногу или мордочку, ласково погрозит, и лисичка садится в прежнюю позу. А кругом ученики пишут с нее и посреди сам А.С. Степанов делает замечания, указывает.
Ученики у А.С. Степанова были какие-то особенные, какие-то тихие и скромные, как и он сам. И казалось, что лисичка сидела тихо и покорно оттого, что ее успокаивали эти покойные десятки глаз, и под их влиянием она была послушной, и, кажется, сознательно послушной.
Этюды с этих лисичек и другие классные работы можно было встретить и на Сухаревке, и у продавцов «под воротами». Они попадали туда после просмотра их профессорами на отчетных закрытых выставках, так как их было девать некуда, а на ученические выставки классные работы не принимались, как бы хороши они ни были. За гроши продавали их ученики кому попало, а встречались иногда среди школьных этюдов вещи прекрасные.
Ученические выставки бывали раз в году - с 25 декабря по 7 января. Они возникли еще в семидесятых годах, но особенно стали популярны с начала восьмидесятых годов, когда на них уже обозначились имена И. Левитана, Архипова, братьев Коровиных, Святославского, Аладжалова, Милорадовича, Матвеева, Лебедева и Николая Чехова (брата писателя).
На выставках экспонировались летние ученические работы. Весной, по окончании занятий в Училище живописи, ученики разъезжались кто куда и писали этюды и картины для этой выставки. Оставались в Москве только те, кому уж окончательно некуда было деваться. Они ходили на этюды по окрестностям Москвы, давали уроки рисования, нанимались по церквам расписывать стены.
Это было самое прибыльное занятие, и за летнее время ученики часто обеспечивали свое существование на целую зиму. Ученики со средствами уезжали в Крым, на Кавказ, а кто и за границу, но таких было слишком мало. Все, кто не скапливал за лето каких-нибудь грошовых сбережений, надеялись только на продажу своих картин.
Ученические выставки пользовались популярностью, их посещали, о них писали, их любила Москва. И владельцы галерей, вроде Солдатенкова, и никому не ведомые москвичи приобретали дешевые картины, иногда будущих знаменитостей, которые впоследствии приобретали огромную ценность.
Это был спорт: угадать знаменитость, все равно что выиграть двести тысяч. Был один год (кажется, выставка 1897 года), когда все лучшие картины закупили московские «иностранцы»: Прове, Гутхейль, Кноп, Катуар, Брокар, Гоппер, Мориц, Шмидт-После выставки счастливцы, успевшие продать свои картины и получить деньги, переодевались, расплачивались с квартирными хозяйками и первым делом - с Моисеевной.
Во дворе дома Училища живописи во флигельке, где была скульптурная мастерская Волнухина, много лет помещалась столовка, занимавшая две сводчатые комнаты, и в каждой комнате стояли чисто-начисто вымытые простые деревянные столы с горами нарезанного черного хлеба. Кругом на скамейках сидели обедавшие.
Столовка была открыта ежедневно, кроме воскресений, от часу до трех, и всегда была полна. Раздетый, прямо из классов, наскоро прибегает сюда ученик, берет тарелку и металлическую ложку и прямо к горящей плите, где подслеповатая старушка Моисеевна и ее дочь отпускают кушанья. Садится ученик с горячим за стол, потом приходит за вторым, а потом уж платит деньги старушке и уходит. Иногда, если денег нет, просит подождать, и Моисеевна верила всем.
- Ты уж принеси… а то я забуду, - говорила она.
Обед из двух блюд с куском говядины в супе стоил семнадцать копеек, а без говядины одиннадцать копеек. На второе - то котлеты, то каша, то что-нибудь из картошки, а иногда полная тарелка клюквенного киселя и стакан молока. Клюква тогда стоила три копейки фунт, а молоко две копейки стакан.
Не было никаких кассирш, никаких билетиков. И мало было таких, кто надует Моисеевну, почти всегда платили наличными, займут у кого-нибудь одиннадцать копеек и заплатят. После выставок все расплачивались обязательно.
Бывали случаи, что является к Моисеевне какой-нибудь хорошо одетый человек и сует ей деньги.
- Это ты, батюшка, за что же?
- Должен тебе, Моисеевна, получи!
- Да ты кто будешь-то? - И всматривается в лицо подслеповатыми глазами.
Дочка узнает скорее и называет фамилию. А то сам скажется.
- Ах ты батюшки, да это, Санька, ты? А я и не узнала было… Ишь франт какой!.. Да что ты мне много даешь?
- Бери, бери, Моисеевна, мало я у тебя даром обедов-то поел.
- Ну вот и спасибо, соколик!

На Трубе

…Ехали бояре с папиросками в зубах.
Местная полиция на улице была…

Такова была подпись под карикатурой в журнале «Искра» в начале шестидесятых годов прошлого столетия.
Изображена тройка посередине улицы. В санях четыре щеголя папиросы раскуривают, а два городовых лошадей останавливают.
Эта карикатура сатирического журнала была ответом на запрещение курить на улицах, виновных отправляли в полицию, «несмотря на чин и звание», как было напечатано в приказе обер-полицмейстера, опубликованном в газетах.
Немало этот приказ вызвал уличных скандалов, и немало от него произошло пожаров: курильщики в испуге бросали папиросы куда попало.
В те годы курение папирос только начинало вытеснять нюхательный табак, но все же он был еще долго в моде.
- То ли дело нюхануть! И везде можно, и дома воздух не портишь… А главное, дешево и сердито!
Встречаются на улице даже мало знакомые люди, поздороваются шапочно, а если захотят продолжать знакомство - табакерочку вынимают.
- Одолжайтесь.
- Хорош. А ну-ка моего…
Хлопнет по крышке, откроет.
- А ваш лучше. Мой-то костромской мятный. С канупером табачок, по крепости - вырви глаз.
- Вот его сиятельство князь Урусов - я им овес поставляю - угощали меня из жалованной золотой табакерки Хра… Хра… Да… Храппе.
- Раппе. Парижский. Знаю.
- Ну вот… Духовит, да не заборист. Не понравился… Ну я и говорю: «Ваше сиятельство, не обессудьте уж, не побрезгуйте моим…» Да вот эту самую мою анютку с хвостиком, берестяную - и подношу… Зарядил князь в обе, глаза вытаращил - и еще зарядил. Да как чихнет!.. Чихает, а сам вперебой спрашивает: «Какой такой табак?.. Аглецкий?..» А я ему и говорю: «Ваш французский Храппе - а мой доморощенный - Бутатре»… И объяснил, что у будочника на Никитском бульваре беру. И князь свой Храппе бросил - на «самтре» перешел, первым покупателем у моего будочника стал. Сам заходил по утрам, когда на службу направлялся… Потом будочника в квартальные вывел…
В продаже были разные табаки: Ярославский - Дунаева и Вахрамеева, Костромской - Чумакова, Владимирский - Головкиных, Ворошатинский, Бобковый, Ароматический, Суворовский, Розовый, Зеленчук, Мятный. Много разных названий носили табаки в «картузах с казенной бандеролью», а все-таки в Москве нюхали больше или «бутатре» или просто «самтре», сами терли махорку, и каждый сдабривал для запаху по своему вкусу. И каждый любитель в секрете свой рецепт держал, храня его якобы от дедов.
Лучший табак, бывший в моде, назывался «Розовый». Его делал пономарь, живший во дворе церкви Троицы-Листы, умерший столетним стариком. Табак этот продавался через окошечко в одной из крохотных лавочек, осевших глубоко в землю под церковным строением на Сретенке. После его смерти осталось несколько бутылок табаку и рецепт, который настолько своеобразен, что нельзя его не привести целиком.
«Купить полсажени осиновых дров и сжечь их, просеять эту золу через сито в особую посуду.
Взять листового табаку махорки десять фунтов, немного его подсушить (взять простой горшок, так называемый коломенский, и ступку деревянную) и этот табак класть в горшок и тереть, до тех пор тереть, когда останется не больше четверти стакана корешков, которые очень трудно трутся: когда весь табак перетрется, просеять его сквозь самое частое сито. Затем весь табак сызнова просеять и высевки опять протереть и просеять. Золу также второй раз просеять. Соединить золу с табаком так: два стакана табаку и один стакан золы, ссыпать это в горшок, смачивая водой стакан с осьмою, смачивать не сразу, а понемногу, и в это время опять тереть, и так тереть весь табак до конца, выкладывая в одно место. Духи класть так: взять четверть фунта эликсиру соснового масла, два золотника розового масла и один фунт розовой воды самой лучшей. Сосновое масло, один золотник розового масла и розовую воду соединить вместе подогретую, но не очень сильно; смесь эту, взбалтывая, подбавлять в каждый раствор табаку с золою и все это стирать.
Когда весь табак перетрется со смесью, его вспрыскивать оставшимся одним золотником розового масла я перемешивать руками. Затем насыпать в бутылки; насыпав в бутылки табак, закубрить его пробкой и завязать пузырем, поставить их на печь дней на пять или на шесть, а на ночь в печку ставить, класть их надо в лежачем положении. И табак готов».
Задолго до постройки «Эрмитажа» на углу между Грачевкой и Цветным бульваром, выходя широким фасадом на Трубную площадь, стоял, как и теперь стоит, трехэтажный дом Внукова . Теперь он стал ниже, потому что глубоко осел в почву. Еще задолго до ресторана «Эрмитаж» в нем помещался разгульный трактир «Крым», и перед ним всегда стояли тройки, лихачи и парные «голубчики» по зимам, а в дождливое время часть Трубной площади представляла собой непроездное болото, вода заливала Неглинный проезд, но до Цветного бульвара и до дома Внукова никогда не доходила.
Разгульный «Крым» занимал два этажа. В третьем этаже трактира второго разряда гуляли барышники, шулера, аферисты и всякое жулье, прилично сравнительно одетое. Публику утешали песенники и гармонисты.
Бельэтаж был отделан ярко и грубо, с претензией на шик. В залах были эстрады для оркестра и для цыганского и русского хоров, а громогласный орган заводился вперемежку между хорами по требованию публики, кому что нравится, - оперные арии мешались с камаринским и гимн сменялся излюбленной «Лучинушкой».
Здесь утешались загулявшие купчики и разные приезжие из провинции. Под бельэтажем нижний этаж был занят торговыми помещениями, а под ним, глубоко в земле, подо всем домом между Грачевкой и Цветным бульваром сидел громаднейший подвальный этаж, весь сплошь занятый одним трактиром, самым отчаянным разбойничьим местом, где развлекался до бесчувствия преступный мир, стекавшийся из притонов Грачевки, переулков Цветного бульвара, и даже из самой «Шиповской крепости» набегали фартовые после особо удачных сухих и мокрых дел, изменяя даже своему притону «Поляковскому трактиру» на Яузе, а хитровская «Каторга» казалась пансионом благородных девиц по сравнению с «Адом».
Много лет на глазах уже вошедшего в славу «Эрмитажа» гудел пьяный и шумный «Крым» и зловеще молчал «Ад», из подземелья которого не доносился ни один звук на улицу. Еще в семи- и восьмидесятых годах он был таким же, как и прежде, а то, пожалуй, и хуже, потому что за двадцать лет грязь еще больше пропитала пол и стены, а газовые рожки за это время насквозь прокоптили потолки, значительно осевшие и потрескавшиеся, особенно в подземном ходе из общего огромного зала от входа с Цветного бульвара до выхода на Грачевку. А вход и выход были совершенно особенные. Не ищите ни подъезда, ни даже крыльца… Нет.
Сидит человек на скамейке на Цветном бульваре и смотрит на улицу, на огромный дом Внукова. Видит, идут по тротуару мимо этого дома человек пять, и вдруг - никого! Куда они девались?.. Смотрит - тротуар пуст… И опять неведомо откуда появляется пьяная толпа, шумит, дерется… И вдруг исчезает снова… Торопливо шагает будочник - и тоже проваливается сквозь землю, а через пять минут опять вырастает из земли и шагает по тротуару с бутылкой водки в одной руке и со свертком в другой…
Встанет заинтересовавшийся со скамейки, подойдет к дому - и секрет открылся: в стене ниже тротуара широкая дверь, куда ведут ступеньки лестницы. Навстречу выбежит, ругаясь непристойно, женщина с окровавленным лицом, и вслед за ней появляется оборванец, валит ее на тротуар и бьет смертным боем, приговаривая:
- У нас жить так жить!
Выскакивают еще двое, лупят оборванца и уводят женщину опять вниз по лестнице. Избитый тщетно силится встать и переползает на четвереньках, охая и ругаясь, через мостовую и валится на траву бульвара…
Из отворенной двери вместе с удушающей струей махорки, пьяного перегара и всякого человеческого зловония оглушает смешение самых несовместимых звуков. Среди сплошного гула резнет высокая нота подголоска-запевалы, и грянет звериным ревом хор пьяных голосов, а над ним звон разбитого стекла, и дикий женский визг, и многоголосая ругань.
А басы хора гудят в сводах и покрывают гул, пока опять не прорежет их визгливый подголосок, а его не заглушит, в свою очередь, фальшивая нота скрипки…
И опять все звуки сливаются, а теплый пар и запах газа от лопнувшей где-то трубы на минуту остановят дыхание…
Сотни людей занимают ряды столов вдоль стен и середину огромнейшего «зала». Любопытный скользит по мягкому от грязи и опилок полу, мимо огромный плиты, где и жарится и варится, к подобию буфета, где на полках красуются бутылки с ерофеичем, желудочной, перцовкой, разными сладкими наливками и ромом, за полтинник бутылка, от которого разит клопами, что не мешает этому рому пополам с чаем делаться «пунштиком», любимым напитком «зеленых ног», или «болдох», как здесь зовут обратников из Сибири и беглых из тюрем.
Все пьяным-пьяно, все гудит, поет, ругается… Только в левом углу за буфетом тише - там идет игра в ремешок, в наперсток… И никогда еще никто в эти игры не выигрывал у шулеров, а все-таки по пьяному делу играют… Уж очень просто.
Например, игра в наперсток состоит в том, чтобы угадать, под каким из трех наперстков лежит хлебный шарик, который шулер на глазах у всех кладет под наперсток, а на самом деле приклеивает к ногтю - и под наперстком ничего нет…
В ремешок игра простая: узкий кожаный ремешок свертывается в несколько оборотов в кружок, причем партнер, прежде чем распустится ремень, должен угадать середину, то есть поставить свой палец или гвоздь, или палочку так, чтобы они, когда ремень развернется, находились в центре образовавшегося круга, в петле. Но ремень складывается так, что петли не оказывается.
И здесь в эти примитивные игры проигрывают все, что есть: и деньги, и награбленные вещи, и пальто, еще тепленькое, только что снятое с кого-нибудь на Цветном бульваре. Около играющих ходят барышники-портяночники, которые скупают тут же всякую мелочь, все же ценное и крупное поступает к самому «Сатане» - так зовут нашего хозяина, хотя его никогда никто в лицо не видел. Всем делом орудуют буфетчик и два здоровенных вышибалы - они же и скупщики краденого.
Они выплывают во время уж очень крупных скандалов и бьют направо и налево, а в помощь им всегда становятся завсегдатаи - «болдохи», которые дружат с ними, как с нужными людьми, с которыми «дело делают» по сбыту краденого и пользуются у них приютом, когда опасно ночевать в ночлежках или в своих «хазах». Сюда же никакая полиция никогда не заглядывала, разве только городовые из соседней будки, да и то с самыми благими намерениями - получить бутылку водки.
И притом дальше общего зала не ходили, а зал только парадная половина «Ада». Другую половину звали «Треисподняя», и в нее имели доступ только известные буфетчику и вышибалам, так сказать, заслуженные «болдохи», на манер того, как вельможи, «имеющие приезд ко двору». Вот эти-то «имеющие приезд ко двору» заслуженные «болдохи» или «иваны» из «Шиповской крепости» и «волгой» из «Сухого оврага» с Хитровки имели два входа - один общий с бульвара, а другой с Грачевки, где также исчезали незримо с тротуара, особенно когда приходилось тащить узлы, что через зал все-таки как-то неудобно.